Неточные совпадения
Я сошел в сени. Малаец Ричард, подняв колокол, с большой стакан величиной, вровень с своим
ухом и зажмурив глаза, звонил изо всей мочи
на все этажи и нумера, сзывая путешественников к обеду. Потом вдруг перестал, открыл глаза,
поставил колокол
на круглый стол в сенях и побежал в столовую.
Тут цирюльник, с небольшим деревянным шкапчиком, где лежат инструменты его ремесла, раскинул свою лавочку,
поставил скамью, а
на ней расположился другой китаец и сладострастно жмурится, как кот, в то время как цирюльник бреет ему голову, лицо, чистит
уши, дергает волосы и т. п.
Красные рубахи, накинутые
на плечи чекмени и лихо надвинутые
на одно
ухо войлочные шляпы придавали фабричным рабочим вид записных щеголей, которые умеют
поставить последнюю копейку ребром.
После полудня, разбитая, озябшая, мать приехала в большое село Никольское, прошла
на станцию, спросила себе чаю и села у окна,
поставив под лавку свой тяжелый чемодан. Из окна было видно небольшую площадь, покрытую затоптанным ковром желтой травы, волостное правление — темно-серый дом с провисшей крышей.
На крыльце волости сидел лысый длиннобородый мужик в одной рубахе и курил трубку. По траве шла свинья. Недовольно встряхивая
ушами, она тыкалась рылом в землю и покачивала головой.
И точно: подделать ли что под старый манер, рассказать ли так, чтоб простой человек
уши развесил, —
на все
на это у него такой талант был, что, кажется, если бы да
на хорошую дорогу его
поставить, озолотил бы, не расстался бы с ним.
Он всё знает: заболела лошадь — взялся лечить, в четверо суток
поставил на ноги. Глядел я, как балованая Белка косит
на него добрый свой глаз и за
ухо его губами хватает, хорошо было
на душе у меня. А он ворчит...
Человек в белой рубахе убрал самовар и зажег в углу перед образом лампадку. Отец Христофор шепнул ему что-то
на ухо; тот сделал таинственное лицо, как заговорщик — понимаю, мол, — вышел и, вернувшись немного погодя,
поставил под диван посудину. Иван Иваныч постлал себе
на полу, несколько раз зевнул, лениво помолился и лег.
Прежде всего, меня поразило то, что подле хозяйки дома сидела"Дама из Амстердама", необычайных размеров особа, которая днем дает представления в Пассаже, а по вечерам показывает себя в частных домах: возьмет чашку с чаем,
поставит себе
на грудь и, не проливши ни капли, выпьет. Грызунов отрекомендовал меня ей и шепнул мне
на ухо, что она приглашена для"оживления общества". Затем, не успел я пожать руки гостеприимным хозяевам, как вдруг… слышу голос Ноздрева!!
Xлынов. Господа, пожалуйте ко мне откушать,
на дачу, покорнейше я вас прошу, щи да кашу кушать! А может, поищем, и стерлядей найдем, — я слышал, что они в садках сидеть соскучились; давно в
уху просятся. Винца тоже отыщем, кажется, у меня завалялась бутылочка где-то; а не поленятся лакеи, так и в подвал сходят, дюжину-другую шампанского приволокут. Так как вы наше начальство, будем здоровье ваше пить, с пушечной пальбой, и народ
поставим в саду ура кричать. Милости просим, господа!
Когда она прошла мимо Евсея, не заметив его, он невольно потянулся за нею, подошёл к двери в кухню, заглянул туда и оцепенел от ужаса:
поставив свечу
на стол, женщина держала в руке большой кухонный нож и пробовала пальцем остроту его лезвия. Потом, нагнув голову, она дотронулась руками до своей полной шеи около
уха, поискала
на ней чего-то длинными пальцами, тяжело вздохнув, тихо положила нож
на стол, и руки её опустились вдоль тела…
А эта вся… одна, закрывшись диким тмином, в сто глаз и столько же
ушей все слушает, все видит; и не птичка, не тот, кто ходит где-то по земле, а все, все разом оковало ее, и вот она, вы видите, какая! Не знаю, впрочем, сумел ли я хоть плохо передать холсту, что думал и что хотелось бы сказать этой картиной чувству, — докончил тихо Истомин, осторожно
поставив картон
на свободное кресло.
Тем не. менее через Елизавету Николаевну и горничных я знал обо всем, что происходило наверху: как ежедневно приезжал туда доктор, как
поставил за
уши ребенку двенадцать пиявок и положил
на голову пузырь со льдом.
Случалось, что Марфе Андревне попадалась за рукав какая-нибудь девушка, и Марфа Андревна вела эту ночную бродяжку к себе за
ухо,
ставила ее перед образником
на колени
на мешочек, насыпанный гречею, и, усевшись сама
на сундучок, заставляла грешницу класть земные поклоны, определяя число их сотнями, а иногда даже тысячей.
Он особенно следил за запряжкой Изумруда, оглядывая все тело лошади от челки до копыт, и Изумруд, чувствуя
на себе этот точный, внимательный взгляд, гордо подымал голову, слегка полуоборачивал гибкую шею и
ставил торчком тонкие, просвечивающие
уши.
Еще рано», — понял Изумруд и в знак того, что понял, обернул
на секунду назад и опять
поставил прямо свои тонкие, чуткие
уши.
Оно стоило Загоскину неимоверных трудов: не имея
уха, каждый стих он разделял черточками
на слоги и стопы, и над каждым слогом
ставил ударение; в иной день ему не удавалось выковать более четырех стихов, и из такой египетской, тяжкой работы стихи вышли легки, свежи, звучны и естественны!
Брат Ираклий как-то весь сжался, ехидно улыбался и грел свои красные руки над огнем. Брат Павлин
поставил над костром котелок с водой для
ухи. Где-то со свистом пролетело стадо диких уток, отправлявшихся
на ночную кормежку.
На деревенском выгоне
ставят столы и раскладывают
на них жареную баранину, ватрушки и пироги с бараньим сердцем [Разумеется, не одно сердце, но легкие, печенка, почки, мозги, языки, губы и
уши.],
ставят жбаны с пивом, сваренным
на складчину, да вино зеленó, покупное
на общие деньги.
Выпили хорошо, закусили того лучше. Потом расселись в кружок
на большом ковре. Сняв с козлов висевший над огнем котелок, ловец
поставил его возле. Татьяна Андревна разлила
уху по тарелкам.
Уха была
на вид не казиста; сварив бель, ловец не процедил навара, оттого и вышла мутна, зато так вкусна, что даже Марко Данилыч, все время с усмешкой пренебреженья глядевший
на убогую ловлю, причмокнул от удовольствия и молвил...
Припадем коленами
на мать сыру землю,
Пролием мы слезы, как быстрые реки,
Воздохнем в печали к создателю света:
«Боже ты наш, Боже, Боже отец наших,
Услыши ты, Боже, сию ти молитву,
Сию ти молитву, как блудного сына,
Приклони ты
ухо к сердечному стону,
Прими ты к престолу текущие слезы,
Пожалей, создатель, бедное созданье,
Предели нас, Боже, к избранному стаду,
Запиши, родитель, в животную книгу,
Огради нас, бедных, своею оградой,
Приди в наши души с небесной отрадой,
Всех
поставь нас, Боже,
Здесь
на крепком камне,
Чтоб мы были крепки во время печали...
— Вот что, Мая! — с деловым видом проговорил Юрик, встречая девочку
на пороге дома. — Папа и Лидочка с няней уехали в город, а к нам приедет сегодня новый учитель. Вот мы и решили подшутить над ним
на первых же порах и
поставить его в тупик. А ты должна помочь нам в этом. Слушай… — И Юрка, наклонившись к
уху девочки, зашептал ей что-то, отчего Мая так и покатилась со смеху.
Правда, он очень любил свою комнатную белую собачонку с коричневыми
ушами; целовал ее взасос в самую морду; бывал в тревоге, когда она казалась ему грустною, и даже собственноручно
ставил ей промывательное; но я никогда не видал, чтобы в его сухом, почти жестоком лице дрогнул хотя один мускул, когда он выгонял со службы многосемейного чиновника или стриг в рекруты малолетних еврейчиков, которых тогда брали
на службу в детском возрасте.